Vadim Deruzhinsky » Сб фев 16, 2013 12:52 am
Дорогие эстеты! Вот исправленный вариант этого отрывка. Причем я добавил туда, под влиянием возражений Данны, вообще как бы осуждение образа жизни певицы, которая ей очень не понравилась. Читайте целомудренное.
Пишем повесть вместе. Вот измененный вами вариант этой части повести (в приниципе, правильны ваши уточнения, я с вами согласен):
*****
- Вставайте, Алесь! Нам уже завтрак принесли, - услышал Минич сквозь сон голос профессора.
Он поднялся на диване. Протер глаза. Лучше бы он спал на полу, как Дайнович. Потому что от этого узкого дивана теперь болела спина.
У другой стены коттеджа на кровати спала Эльвира Роуз, накрытая покрывалом. Для нее утро еще не наступило.
Поприветствовав друга, журналист ушел в ванную комнату дома доктора Бута, где привел себя в порядок, а потом вернулся и сел за стол, на котором ждали три порции яичницы и кофе с бутербродами.
Оглядев стол, Алесь похвалил:
- Выглядит неплохо. Но не будем же мы завтракать без нашей дамы. Это как-то невежливо.
Они сели возле кровати с певицей.
- Спит и не просыпается, - посетовал профессор. – Никак очнуться не может.
- Сейчас я помогу нашей Белоснежке, - заверил его Минич. – Я верну ее к жизни…
С этими словами он поцеловал ее в кончик носа. Она, как в сказке, очнулась от поцелуя, с трудом раскрыла глаза и увидела перед собой мутным взглядом его лицо. Но тут же сощурилась от жуткой головной боли.
- Где мы?.. – простонала девушка, взявшись пальцами за виски.
- В Америке, - пошутил Алесь.
- Правда? – изумилась она и приподняла голову, чтобы оглядеться. – Как это мило…
И уронила опять голову на подушку.
- Сейчас я все объясню… - и журналист в двух словах рассказал о событиях минувшей ночи.
* * *
Пока Эльвира мылась в ванной комнате, мужчины съели свою яичницу и теперь пили кофе. Открылась дверь – певица вернулась с таким видом, словно выходила на сцену под бурю оваций. Только вместо пурпурного платья на ней был прозрачный пеньюар, надетый на голое тело. Профессор поперхнулся своим кофе и закашлялся, опустив глаза.
- Вам нравится мой пеньюар? – спросила она, подняв брови и оглядев мужчин с невинным и одновременно бесстыжим выражением на лице. – Я купила его в Берлине. Тут есть бирка фирмы. – Она показала бирку сзади на вороте, словно рекламируя товар.
- Как это мило… - добавила она грудным голосом.
Из блокнота Алеся Минича:
«Старая женская тактика. Ошарашить своими чарами и деморализовать, а потом быть хозяином положения. Но меня женскими прелестями не возьмешь, я тертый калач. Картинное появление полуголой певицы не оказало на меня абсолютно никакого эффекта. Я скучал, равнодушно попивая кофе и посматривая в стороны».
Алесь снова впал в ступор, как в ресторане во время ее песни. Его челюсть отвисла, а взгляд замутнел.
- Вот тут написано: Берлин… - она подошла к журналисту и, нагнувшись, поднесла к его осоловевшим глазам бирку. – Вот здесь… Так что я говорю правду…
- Вот-вот, - подал голос профессор, вытирая губы салфеткой. – Нам хотелось бы услышать правду. Всю правду насчет Берлина.
Певица резко выпрямилась и бросила на Дайновича холодный взгляд. Потом закурила папиросу на длинном мундштуке, прошлась по комнате и задумалась на минуту. Погладила как-то машинально по голове Алеся, взъерошив его волосы, - тот по-прежнему не мог прийти в себя и ошалело взирал на прелести Эльвиры. И, наконец, сказала голосом уже мрачным:
- Я после вчерашнего ничего не соображаю… Мне нужно выпить. Есть в этом доме шампанское?
- Сомневаюсь, - извинился профессор. – Вряд ли психиатр доктор Бут станет держать у себя шампанское. Разве что - чтобы выпить с сумасшедшей тетушкой министра Антоновича. Но не волнуйтесь, у меня с собой имеется фляжка с коньяком. Это подойдет?
- Валяйте! – махнула рукой певица. – Вы меня сюда привезли, и, значит, вы теперь за меня отвечаете. И, кстати, что мы вообще делаем в сумасшедшем доме? Неужели не нашлось места получше?..
Чеслав Дайнович достал из кармана свою маленькую металлическую фляжку и, отвинтив крышку, немного плеснул в пустой стакан, который взял со стола доктора Бута – с подноса с графином. Протягивая стакан девушке, он пояснил:
- Вообще-то говоря, я вначале хотел отвезти вас в женский монастырь, у меня есть одна знакомая настоятельница…
- В женский монастырь! – Эльвира Роуз громко рассмеялась, подняв глаза к потолку. – Ну, насмешили, пан профессор! Тогда уж лучше в мужской монастырь… О, как это мило!..
Бросив взгляд на ее колышущиеся от хохота пышные груди, Дайнович смущенно заметил, ставя фляжку на стол:
- Да, теперь я согласен… Насчет монастыря это была совсем неудачная идея…
Певица выпила коньяк, потом еще немного посмеялась, стоя с закрытыми глазами. И вздохнула от души.
- Вот сейчас мне лучше… - она открыла глаза, обретшие осмысленное выражение. – Налейте еще. Это так мило…
После второй порции она села на колени Алесю, обняв его рукой за плечи, затянулась из мундштука и выдохнула в сторону профессора длинную струю дыма:
- У меня есть то, что вам нужно. И мы увезем это в Америку.
Журналист наконец очнулся от чар Эльвиры Роуз и, сглотнув, сказал ей на ухо:
- Я нашел и забрал крест Витовта.
- Ах, вот как… - она стряхнула пепел в пепельницу, ее голос был удивленным и настороженным. – И где же он сейчас, мой милый Алесь?
- В надежном месте, - ответил за него Дайнович, тоже закуривая папиросу. – Об Америке пока забудьте. Нас ищут. Вот что сейчас главное. Поэтому, панна Эльвира, расскажите нам все, что вы знаете. И мы вместе подумаем, что нам делать.
- Что нам делать… - повторила его слова певица. – Что нам делать…
Он встала и прошлась по комнате, куря и погрузившись в мысли. Профессор опять отвел глаза, а Минич тоже захотел закурить, но дрожали руки и ломались спички.
- Меня завербовали три месяца назад. В Берлине я попалась на контрабанде бриллиантов. Мне дали задание: они закрывают глаза, если я помогу им добыть какую-то вещь в Вильно для самого Адольфа Гитлера и перевезти ее контрабандным путем в Берлин. Этой вещью оказался крест с драгоценными камнями. Наверно, очень ценный…
- Еще как ценный, - кивнул Чеслав Дайнович.
- В Вильно я встретилась с немцем, у него пенсне и шрам на правой щеке.
- Это же Отто Клаус! – воскликнул Алесь.
- И вот он, - продолжила певица, - сказал о «черной ленте» и дал нам инструкции. Еще был при встрече один человек, но он прятал лицо платком и шляпой, так что я его не рассмотрела.
- Жаль… - покачал головой Дайнович. – И что было дальше?
- Этот человек с платком на лице привез на место, где мы условились встретиться, грузовик с надписью «Фургон 99». Я им была нужна, потому что я умею водить машины, о чем призналась в Берлине. Мы ночью поехали на вокзал, потом следили за какой-то машиной и остановились возле Музея восковых фигур. Человек с платком на лице ушел, а потом вернулся и велел мне подъехать. Он занес в фургон два тела. Потом приказал ехать на другую улицу. Он продолжал за кем-то следить. По другому адресу он ушел, а потом принес еще одно тело. И мне это очень не понравилось…
Она раздавила окурок в пепельнице.
- А потом я видела, как ты, милый Алесь, выходил из дома 18 на Музейной улице. Тот человек сказал, что нам надо найти и убить журналиста Алеся Минича – в сером плаще и шляпе. Я спасла тебе жизнь, я не сказала ему, что видела тебя, выходящего из дома. Он кинул в фургон еще три трупа. Потом сам сел за руль и высадил меня, велев возвращаться в постель. И очень радовался, что ты мертв.
Эльвира подошла к Миничу и, снова взъерошив его волосы, поцеловала в лоб, как целуют покойника.
- Я спасла тебе жизнь. Разве это не мило?.. – заглянула в его глаза. – Сейчас ты был бы мертв. А ты такой красивый…
Профессор побарабанил пальцами по столу:
- Картина событий становится понятной… Но все равно мы мало что узнали.
Он вздохнул:
- Почти ничего нового.
- Да, вспомнила… - сказала Эльвира, снова садясь на колени журналиста. – Немец говорил о каком-то замке под Вильно, где спрятана какая-то чаша. Ее тоже надо отвезти в Берлин.
- О каком замке? – безмерно удивился Дайнович.
- Вроде бы лошенский. Или лошадский.
- Лошицкий?
- Точно! Как это мило… - и она потерлась носом о щеку Алеся.
Дайнович хлопнул ладонями по коленям и, полный эмоций, вскочил со стула, стал ходить по комнате.
- Лошицкий! – воскликнул он. – От «losisa» у наших предков-балтов, это лосось. Лошицкий замок! Откуда только они это узнали? Хотя…
Он остановился и с изумлением посмотрел на обнимающихся журналиста и певицу.
- Теперь я понял. Они прочитали мое письмо. Вот что случилось. И перестаньте обниматься!
* * *
Все трое расселись на стулья вокруг стола и с минуту молчали, возвращаясь к теме того, что обсуждали.
- Я свой кофе не допил, - признался профессор.
- Я тоже, - взял чашку Алесь.
- А я не хочу кофе, - мотнула белыми локонами певица. – Я вообще ничего не хочу.
Она отвернула голову к окну. Ее глаза, вдруг потускневшие от каких-то внутренних страданий, наполнились слезами.
«Матерь Божья, - подумал Дайнович. – Еще этого нам не хватало».
- Ладно, - сказал профессор. – Вернемся к нашим баранам. Лошицкий замок – это место, где последний раз видели чашу Ягайло. И немцы этим интересуются. Недавно я получил письмо из Берлина от профессора Молеза, это известный историк. Он спрашивал, где, по моему мнению, следует искать чашу Ягайло. Я ответил ему, что единственное место – это, пожалуй, Лошицкий замок… Но сейчас я сомневаюсь, что это письмо написал ученый. Скорее всего, от его имени меня спрашивала германская разведка. Когда я говорил с Отто Клаусом, мне показалось, что он знает и об этом письме, и знает мой ответ… Он предложил мне участвовать в поиске чаши…
- Если это так, то Клаус поедет в замок искать артефакт, - отпил кофе журналист. – Как вы думаете, он найдет его?
- Не знаю, - пожал плечами Дайнович. – Может найти. Он наверняка хорошо готовился к этим поискам. Поэтому было бы ошибкой с нашей стороны искушать судьбу. Надо ехать в замок и найти чашу раньше немцев. Если, конечно, ее вообще можно найти…
- А как же я? – с обидой в голосе спросила певица. – Вы меня бросаете?.. Что со мной будет?
- Пока вам, дорогая панна Эльвира, придется остаться здесь, - строго взглянул на нее профессор. – Не покидайте это место и старайтесь, чтобы вас никто не видел. Это в ваших же интересах, потому что вас сейчас ищут опасные люди. Поживете тут несколько дней, а потом мы что-нибудь придумаем.
- Все будет мило, - улыбнулся ей Алесь.
Певица заплакала, как маленькая девочка. Ее настроение менялось так же быстро, как погода в мае. Минич поцеловал на прощанье ее мокрую от слез щеку.
* * *
- Опасная дамочка, - сказал журналисту Дайнович, когда они садились в машину. – От нее можно ожидать чего угодно. Характер импульсивный и неуправляемый: что хочу – то ворочу… Был бы я ее отцом, я бы ее хорошенько выпорол… Неужели она вам нравится?
- Не знаю! – рассмеялся Алесь, заводя двигатель. – Я смеюсь потому, что представил, как вы, пан профессор, ее стегаете своим ремнем, оголив ее берлинский пеньюар. Она бы, пожалуй, это восприняла как интимное приключение… И потом сказала бы с истомой: как это было мило…
Он, хохотнув, покачал головой и добавил:
- Чары женские у нее, конечно, есть. Но чары эти какие-то не настоящие… Она прожигает свою жизнь, не зная, что с ней вообще делать. Наркотики, выпивка, авантюры, глупости… Без прошлого, без будущего…. Чем-то похожа на красивую куклу из Музея восковых фигур. Или на бабочку-однодневку под стеклом в коллекции натуралиста. Кстати, и орхидеи цветут недолго – но они у всех вызывают восхищение. И поет она обворожительно…
- Куклу… - задумчиво повторил Дайнович, когда автомобиль выехал на грунтовую дорогу. – И снова вы вспомнили про Музей восковых фигур… С него-то все и началось… Интересно, что сейчас делают «черная лента» и Дефензива?
Журналист замолчал и нахмурился, глядя перед собой на дорогу. Подумав, ответил:
- Нас ищут. И крест Витовта. Они, наверно, подняли вверх дном Вильно и скоро узнают, что я взял эту машину у своего друга. Или уже узнали…
- Согласен, - кивнул профессор. – Мы их опережаем всего на несколько часов. И этим сейчас воспользуемся…