Параллельно с польским «сарматским» мифом в Литве формировался «римский». Немецкий хронист Петр Дусбург в XIV в. сообщал о сражениях пруссов, родственных литовцам с воинами Цезаря. К Риму возводил он и название древнего святилища пруссов и литовцев Ромове 112. Длугош в «Истории Польши» упомянул о происхождении литовцев от римлян 113. Вплоть до XVI в. бытовали и другие предания, согласно которым древние литовцы-пруссы воевали не только с Цезарем, но и с Александром Македонским или же были потомками воинов этих полководцев. В качестве прародителей литовцев в легендах фигурировали иногда геты, аланы, готы 114.
Польская традиция XV в. сохранила несколько вариантов легенды о литовцах как потомках древних римлян. Вероятно, в этом нашел выражение интерес различных общественных кругов к новой правящей в Польше литовской династии Ягеллонов 115. Ректор Краковского университета Ян из Людзишки в своем приветствии новому избранному в 1447 г. королю Казимиру Ягеллону высказал надежду, что король из династии, происходящей от римских консулов и преторов, сумеет ограничить произвол светских и духовных магнатов. Один из первых гуманистов Польши Ян Остророг в речи, обращенной к папе Павлу II, не только восхвалял природу Польши (включая в нее и Литву), но и прославлял победы древних жителей этой земли над Юлием Цезарем: они-де сумели отвоевать его город (город Юлия), то есть Вильнюс. Идеи Остророга — сторонника независимости от папства были отвергнуты в Италии. Впрочем, там не усомнились в возможности контактов гетов-литовцев с римлянами 116. Распространялись в это время и легенды о битвах гетов с Александром Македонским. В них соединилась античная традиция с библейской (о гетах-даках как потомках Яфета). В целом все эти легенды 117 относились, по определению [45] М. Рочки, к монархической модели теории о римском происхождении литовцев: основатели национальных династий возводились к Юлию Цезарю. Существовала и другая модель — республиканско-аристократическая, которая связывала литовцев с Помпеем, противником Цезаря.
Уже само обращение к имени Помпея придавало легенде в глазах современников иную, «республиканскую» направленленность, выражавшую интересы аристократических кругов. Именно эту версию изложил Ян Длугош в своей «Истории Польши»: развивая теорию Петра Дусбурга, он указал, что Ромове было основано бежавшими от преследований Цезаря сторонниками Помпея. Даже название «Литуаниа» (Litvania или Lituania) он возводил к искаженному «l'Italia». Но не только топонимы свидетельствовали, по Длугошу, о римском происхождении древних литовцев: он привел и факты сходства языка, обычаев и верований (почитание одинаковых богов, огня, грома, леса, культ Эскулапа) 118. Хотя труд Длугоша остался ненапечатанным (по причине негативного отношения к правящей династии и самого хрониста и его могущественного покровителя Збигнева Олесницкого) 119, он оказал заметное воздействие на формирование римской легенды происхождения литовцев 120. Так, по политической направленности к легенде, изложенной Длугошем, весьма близка версия литовских летописей: согласно ей, во времена Нерона от его жестокостей бежали 500 римских семей во главе с Палемоном. От них-то и произошла не только правящая династия, но и наиболее могущественные литовские фамилии XVI в. 121 Рочка показал, что в фантастическое повествование для придания ему некоторой правдоподобности внесены и реальные имена: Палемон был правителем Понта и Босфора. После войн Рима со скифами, опустошившими Крым, он покинул свои владения, превращенные в римскую провинцию 122.
Михалон сознательно избирает «цезаристский» вариант легенды. Он отвергает легенду о Палемоне, хотя версия ему известна 123, не приводит никаких фантастических генеалогий аристократических литовских родов, восходящих к римлянам. Литва у него — это завоеванная воинами императора провинция, [46] подобная Дакии — Валахии — Румынии 124. Переселение же этих воинов он приурочил к событию, действительно имевшему место,— к буре, разметавшей суда воинов Цезаря, направлявшихся в Британию. Вместе с тем в трактате не приводится полновесных доказательств происхождения литовцев от римлян:
Литвин пропустил сходство культа земли у этих народов, не сообщил о распространении в Литве близкого к культу Эскулапа бога Аушаутаса. Весьма своеобразна его позиция по отношению к язычеству. Его современники — защитники католичества (Гусовский — автор знаменитой «Поэмы о зубре» 125) или протестантизма (Мажвидас) 126 — резко осуждали язычество. Михалон же исполнен гордости за литовский народ, сохранивший древнюю веру предков, что также, по его мнению, роднило. литовцев с римлянами. Сочетание христианской веры с гордостью за сохранение язычества—любопытная черта своеобразной ментальности образованного литовского дворянина середины XVI в., отнюдь не догматически воспринимавшего религиозные каноны и догмы. Такой взгляд на древние обычаи и мифологию является попыткой использовать культурный опыт народа в патриотических целях.
Михалон не привел новых сравнительно с предшественниками доказательств родства литовцев и римлян. Особое внимание, подобно Длугошу, он обратил на сходство латинского и литовского языков, однако его параллели с точки зрения современного языкознания некорректны: он сопоставляет слова в различных грамматических формах (в именительном на латинском языке и родительном на литовском).
С теорией о римском происхождении литовцев тесно связано и резко отрицательное отношение Михалона к чуждому «рутенскому» языку, московитской письменности, употреблявшихся и в делопроизводстве, и в законодательстве, и в суде. Наряду с «рутенским» бытовала и латынь, она была языком международных договоров с западными странами, языком важнейших общеземских привилеев, документации католической церкви. Все большее значение приобретал и польский язык. На середину [47] XVI в. приходится образование литовского литературного языка и формирование литовской интеллигенции, говорившей на нем (впрочем, и до этого литовский язык звучал на заседаниях Рады панов и в судебных учреждениях) 127. Большую роль в Этом отношении сыграло издание в 1547 г. первой книги на литовском языке — «Катехизиса» M. Мажвидаса 128. Будущее, конечно, принадлежало национальному языку, но распространение латинского обогащало и его и всю литовскую культуру Копытом античности, активно включало Литву в круг европейских народов, применявших латынь 129.
Михалон был не одинок в прославлении языка предков — латыни 130. О тождестве этих языков писал его сын Венцлав Агриппа. В обращении к Стефану Баторию в 1583 г. в предисловии к латинскому переводу Литовского статута (Epitome principum Lithuaniae), вероятно, написанном А. Ротундусом, также проводилась мысль о необходимости возвращения к латинскому языку и резкой критике были подвергнуты сторонники использования польской письменности. Во всех этих сочинениях отчетливо прослеживается идея литовского национального самосознания.
В целом легенда об итальянском происхождении литовцев, составляющая смысловую и аксиологическую ось всего трактата Михалона, важна не только сама по себе как причудливый поворот в становлении и развитии исторического сознания и самосознания литовской шляхты, но и как попытка обособить литовцев среди других народов Восточной Европы, найти для них отдельное место, на ее этнической карте отыскать как можно более древних предков, возвысить себя в собственных глазах по праву наследования древнеримских добродетелей и доблестей. Эта легенда, соположенная сарматскому мифу польской шляхетской культуры, противостояла теории римского происхождения русских великих князей и царя, согласно которой Рюрик причислялся к потомкам Августа кесаря. Русская монархическая легенда, как и один из вариантов литовской римской, была соединена с библейским мифом. Зафиксированная в 20-е гг. XVI в. в «Сказании о князьях владимирских», она с тех пор неизменно излагалась русскими дипломатами на всех переговорах с литовскими и польскими послами. Легенда об Августе [48] кесаре в 80-е гг. XVI в. проникла и в польскую литературу 131. Возводя всех литовцев к римлянам (подобно Стрыйковскому, который находил филологические доказательства древности народа и связи литовцев с сарматами: литуаны — это лит-аланы — племя, соседствующее с германцами, гетами, сарматами 132), Михалон Литвин тем самым нейтрализовал доводы русской стороны о древности их государей. Ведь для Михалона, как и короля Сигизмунда-Авуста, царь Иван IV оставался лишь великим князем; Михалон называл его «верховным» — «sumus dux». В Литовском княжестве считали, что русские князья подвластны литовскому князю: здесь никак не могли забыть условий соглашения Василия I с Витовтом, согласно которому предусматривалась опека литовского князя над наследником московского великокняжеского престола. Михалон Литвин счастливо связал в единой мифологеме постулаты этнического самоопределения с ренессансно-гуманистическими по духу идеями. Для него существенно не только то, что «рутенский язык чужд нам, литвинам, то есть итальянцам, происшедшим от италийской крови», но и то, что «московские письмена», в отличие от латинского, «не побуждают к доблести», в то время как доблесть составляет едва ли не главное качество, унаследованное литовцами от римлян. Именно доблесть позволила «нашим предкам, воинам и гражданам римским», соратникам Юлия Цезаря, претерпеть все невзгоды и опасности, долгое время «жить в шатрах с очагами, по военному обычаю», а потом покорить ятвягов и рутенов, избавив последних от власти заволжских татар (фр. 6). Потом они распространили свое владычество «от моря Жемайтского, называемого Балтийским, до Понта Эвксинского», создав громадную державу 133. Согласно этой легенде, уже Миндовг принял «святое крещение», корону и королевский титул, хотя «по смерти его как титул королевский, так и христианство погибли», пока не возродились в годы Кревской унии 1385 г. 134
От себя.
У нас всё больша начинают говорить о связи сарматов с литовцами. Не знаю, может эта некая новая волна фольк истории, но...
некоторые карты наводят на некaторые мысли.
Аха-ха-ха
